Россия – этот непредсказуемый колосс «на одной шестой суши» – потрясла уже с самого начала нового, ХХ века основы мира бурными событиями, докатившимися и до армянских гор. Мальчик из Карса, испивший вволю горечь потерь и страданий, личных и всенародных (на памяти мужавшего юноши – геноцид армян 1915 года), был вдохновлен свежим ветром перемен, долетавшим сюда с русских равнин, новыми, будоражащими мозг и кровь идеями всемирного братства и единения народов, казавшимся близким часом подлинного освобождения родного армянского народа... В Первую мировую войну пылкий юноша был солдатом-добровольцем русской армии на турецком фронте, и таким образом первое общение с русскими произошло у Егише Согомоняна не в столичных салонах, а в солдатских окопах…
События 1917 года застали поэта в России, а последовавшая вслед Гражданская война явилась для него своеобразным «российским университетом», когда не в студенческой аудитории, а в траншеях, в недолгие минуты затишья между боями, под задушевные простые русские солдатские напевы он обдумывал новые стихи и поэмы, записывал на попадавших под руку клочках бумаги пламенные строки «Сомы», «Неистовых толп» – произведений, знаменовавших решительный разрыв с поэзией «намеков» и «недоговоренностей»...
Возвратившись на родину, Чаренц не мог забыть Россию, оставившую в его сердце глубокий след. В 1920 г. он пишет эпическую «Песнь о народе», в которой повествует о русской земле, о ее красотах, о великом народе, прошедшем славный и трудный путь борьбы и побед. Прослеживая в своих эмоциональных стихах историю России, поэт останавливается на таких ярких ее страницах, как крестьянские бунты Разина и Пугачева, события 1905 и 1917 годов…
В декабре 1921 г. Чаренц заканчивает одно из значительных своих произведений – «Всепоэму», на которую обратил внимание В.Брюсов, переведя ее на русский язык. Закономерно, что с первых же шагов творческой деятельности Чаренц, оказавшийся в российской среде, проявлял глубокий интерес к русской литературе. Красноречивое свидетельство тому – и его статья «Современная русская поэзия», опубликованная в еженедельнике «Пайкар» («Борьба») в 1923 г. В ней Чаренц, в частности, заявлял: «Любое литературное движение, происходившее в России, сразу же находило отклик у нас, подталкивало вперед колесо нашей литературы, намечало для нее пути и тропы», а армянский читатель воспитывался на «замечательных образцах великой русской литературы». Этот «неоспоримый факт» Чаренц объяснял давними экономическими и общественными связями Армении с Россией. Поэт обличает тех деятелей, кто пытается воздвигнуть стену между духовной жизнью русского и армянского народов, и подмечает, что именно «с русских бескрайних полей» армянам «ударил в лицо весенний ветер» перемен. Эпоха требовала своих глашатаев, и она получила их: в России наиболее значительным был Владимир Маяковский, в Армении – Егише Чаренц. Ценителям поэзии, знакомым с их творчеством, нельзя было не заметить общности эстетических принципов обоих поэтов, одинаковой идейной направленности их произведений, близости, а порою и сходства отдельных деталей, интонаций, характеристик, элементов построения образов и т.д. ( об этом говорит ряд исследований как армянских, так и русских литературоведов). И в поэтические строки и русского, и армянского поэтов прежде всего выкристаллизовывались именно те понятия и образы, которые жили в сознании народов и в которых наиболее рельефно воплощалась историческая реальность, эпоха перемен мирового масштаба.
Тридцатые годы ознаменованы небывалым оживлением литературной жизни в России, в Армении, в других республиках. Один за другим появляются переводные сборники произведений национальных поэтов; Москва и Ленинград становятся центрами притяжения для разноязыкового племени поэтов и писателей огромной страны, в том числе и для деятелей армянской литературы. Задолго до Первого Всесоюзного съезда писателей, в начале тридцатых, появляется несколько сборников армянских стихов на русском языке. Так, в «Современной армянской поэзии» (1931) наиболее интересным, пожалуй, автором оказался Чаренц, представленный целым рядом сочинений в переводах, к сожалению, не самых лучших переводчиков.
Чаренц, любивший и высоко ценивший русскую поэзию, считал, что переводы его собственных стихов, возможно, даже стыдно «показывать таким изощренным читателям, для которых Пушкин, Блок, Маяковский, Пастернак – свои, отечественные поэты», а потому опасался «средних» переводов, которые рядом с оригинальными стихами русских поэтов – «ничто». И неудивительно, что армянский писатель был очень строг в выборе переводчиков. Так, в 1933 г. он писал Анне Иоаннисиан, дочери выдающегося поэта Иоаннеса Иоаннисиана, о том, что готовится сборник его стихов в переводе русских поэтов, и просил: «…не можешь ли ты связаться с ленинградскими русскими поэтами, например, с Тихоновым и Тыняновым, чтобы они взяли на себя часть этих переводов… Я бы хотел иметь дело только с ними, а не с какими-нибудь халтурщиками». В последующие годы он вновь через своего московского друга, известного литератора и общественного деятеля, всеми фибрами души преданного делу пропаганды армянской литературы и культуры в России, Карена Микаэляна пытается сделать все, чтобы его сочинения попадали к подлинно талантливым и добросовестным русским переводчикам и редакторам. К сожалению, это удавалось не всегда – лишь отдельные переводы А.Ахматовой, Б.Пастернака, А.Тарковского, П.Антокольского, В.Звягинцевой, А.Гатова и некоторых других соответствовали духу поэзии Чаренца, который как-то высказался в том ключе, что, если перевод не удался, лучше его «выкинуть, чем иметь в сборнике вещь малоценную и банальную». Но если поэту что-то нравилось (даже чисто субъективно), он не мог не выразить своей радости и благодарности тому или иному русскому поэту и переводчику. Так, весной 1934 г. Чаренц писал А.Гатову: «С величайшим удовольствием прочитал Ваши переводы моих стихов и поэм и, первым делом, должен сказать Вам, что я прямо в восторге от некоторых переводов: они почти адекватны оригиналам. Вы удивительно хорошо почувствовали и смогли передать в переводе не только почти буквальный смысл моих стихов, строка в строку, но (что самое главное) – подлинный стиль и дух моих писаний – за что я бесконечно Вам благодарен высокой благодарностью друга и поэта».
Безусловно, именно переводы произведений Чаренца на русский язык сделали его имя известным далеко за пределами Армении и еще на Первом Всесоюзном съезде писателей армянский поэт предстал уже в одном ряду с самыми именитыми мастерами художественного слова. В своем ярком, эмоционально насыщенном выступлении он подчеркнул, что поэты должны знать друг друга не только посредством двух-трех случайных переводов, а путем «живого обмена творческим опытом, путем взаимных переводов», которые способствуют не только «расширению сфер влияния» тех или иных поэтов (русских, украинских и т.д.), но и собственному творческому обогащению. Среди тех русских поэтов, у которых он, по собственному признанию, «учился», Чаренц назвал Н.Тихонова, В.Маяковского, Б.Пастернака, И.Сельвинского…
Тридцатые годы особенно расширили круг русских друзей армянского поэта – благодаря писательским форумам, поэтическим вечерам и встречам в Москве, Ленинграде, Ереване; наконец, благодаря оживленным личным контактам в связи с переводческой и литературно-общественной деятельностью (Тихонов, Антокольский и др.). Неизгладимое впечатление произвела на Чаренца личность Максима Горького… Когда не стало великого писателя, армянский поэт откликнулся обстоятельной статьей «Путь гениев и звезд» (1936), в которой представил блестящий портрет человека «легендарной славы», «гениального русского писателя», «величайшего гражданина мира». Чаренц видит перед собой «мудрое лицо шествующего по путям новой человеческой истины интеллектуального чудотворца с взглядом пророка», которому предстояло «обессмертиться в веках не феноменом, поднявшимся со дна социального океана, а родившимся из лона гениального русского народа гениальным писателем и великим гражданином, своим литературным талантом происходившим из величественного рода Пушкина и Толстого, последним органичным звеном в классической цепи русской литературы».
В середине тридцатых годов Чаренц, в связи с подготовкой первой послебрюсовской «Антологии армянской поэзии», сближается с рядом известных русских поэтов, в частности с Н.Тихоновым, назначенным одним из редакторов этого объемистого сборника. С Тихоновым Чаренц встречался еще в двадцатые годы, во время пребывания русского поэта в Армении. В одном из писем 1924 года, делясь впечатлениями от древней страны, Тихонов с юношеским восторгом писал: «…Армения – страна великолепная, дышать там можно… Я видел Сарьяна… Чаренца… Арараты…» В другом письме, уже 1935 года, адресованном К.Микаэляну, Тихонов, очарованный талантом и личностью Чаренца, просил: «…Хорошо бы, если бы Вы уговорили… приехать Чаренца. Он бы, во-первых, поговорил о поэзии так, как он умеет говорить, - подробно и блестяще, во-вторых, мы бы с ним поговорили не без взаимного интереса…» Тихонов хорошо помнил поэта в дни Всесоюзного писательского съезда в 1934 году: «Чаренц уже давно был известен в самых широких литературных кругах. Он уже пропутешествовал за границей и, повидав мир, был обогащен опытом и, обладая завидным запасом энергии, пробовал свои силы и в поэмах, и в стихах, и в прозе и всюду давал новое доказательство своего выдающегося дарования… Авторитет его был высок, все чувствовали, что видят перед собой большое, оригинальное явление, создание армянского народного гения, положившего в колыбель своего сына большие поэтические дары». В шестидесятые годы русский поэт написал ряд статей о Чаренце («Поэт революционной бури», «Пусть вечно живет его поэзия» и др.), в которых дал меткие и профессионально отточенные характеристики творчества и личности великого армянского поэта современности. «В нем жил огонь искателя и трибуна. Он был одарен способностью чувствовать Время и Эпоху в ее движении… - писал Тихонов о своем собрате по перу. – Его поэтический урожай прекрасен. Его стихи и проза вошли по праву в мировую поэзию … стали классикой».
Высоко ценили друг друга Егише Чаренц и Павел Антокольский. Известный поэт и переводчик Антокольский немало потрудился над армянской поэзией в период работы над антологией, в том числе и над сочинениями Чаренца. Хотя армянское литературоведение весьма скептически восприняло переводы Антокольского, тем не менее они сыграли свою роль в представлении русскоязычному читателю таких сложных и разноплановых произведений, как поэма «Хмбапет Шаварш», стихотворения «Гимн художникам-миниатюристам», «Гимн нашим великим мастерам», и до сих пор находят себе место во всех русских изданиях Чаренца. В одном из своих очерков Антокольский дал выразительный портрет Чаренца, которого он увидел в Ереване в 1935 году: «Маленький, сухощавый и сухопарый, хорошо сложенный, он казался человеком без возраста…На лице его были горькие морщины, такие резкие и глубокие, как будто они еще прочерчены углем; большие черные глаза смотрели не мигая, умно и печально. Так что душевный творческий возраст все же обозначался, и он доминировал в общем впечатлении от поэта… Этот возраст говорил о сложном жизненном опыте, о том, что за плечами этого человека большая, недаром пройденная дорога, полная всего, что может выпасть на долю страстного и очень одаренного человека».Поэтический гений Чаренца привлек также внимание видного писателя и публициста Ильи Эренбурга. В конце пятидесятых годов он впервые побывал в Армении и очень сожалел, что встреча с библейской землей состоялась лишь на закате его жизни. Эренбург был восхищен увиденным и услышанным здесь, написал ряд глубоких и восторженных статей об армянской культуре, литературе, искусстве, видных деятелях страны. В одной из них, вспоминая далекие годы, Эренбург писал о Чаренце: «Он остался для меня молодым, таким, каким я его видел в последний раз в Москве… Я помню, как Чаренц с глубоким убеждением твердил, что нужно служить народу и служить искусству – не отказаться ни от справедливости, ни от подлинной красоты. Он не раз об этом писал в своих стихах…» Эренбург подчеркивает своеобразие поэзии Чаренца, полной «весеннего задора» и «героики» . «Чаренц мне открыл страстное сердце борца, товарища, поэта, - признавался Эренбург. – Обожженный солнцем, скромный и пронзительный, дерзкий и нежный, вечно молодой – он и для веков сохранит свою молодость».В духовном единении армянского и русского народов, России и Армении предвосхищал непревзойденный Чаренц культурный расцвет своей горячо любимой,маленькой и трагической страны Наири…
Роберт Багдасарян
доктор филологических наук
|
