1915

Перевод А. Ахматовой

                                         * * *

Есть странные гости, незримые гости — без слов
Придут и поселятся в комнате тихо твоей.
И нет у них лиц и имен, нет у них голосов,
И не существует для них ни замков, ни дверей.

И нет у них тени — у этих живущих в тени.
Приходят без слов, и живут, и уходят опять.
И что им здесь надо, зачем приходили они? —
В сем мире, лишенном дверей, невозможно понять.

Лишь изредка странная грусть пробудится вдруг в нас
Так тихо, как будто бы кто по лицу проведет...
Мы вздрогнем, с тоскою почувствовав — кто-то сейчас
Ушел навсегда и уже никогда не придет.

1915
Перевод Н. Габриэлян

                       ПОЭТ 

Зло для меня становится добром,
В бесцветных буднях расцветаю весь я,
И все цветы земли вошли в мой дом,
И даль небес, и звезды поднебесья.

Песнь странников, шуршащий бег карет,
Движенье улиц — повседневность эта
Сливается в благословенный бред
И обретает смысл в душе поэта.

Когда склоняюсь к женщине чужой,
Обласканной объятьями мужскими,
Она невинной мнится мне сестрой,
Её уста — безгрешными, святыми.

Кто путь поэта сможет предсказать?
Он улицей идет обыкновенной,
А дух его, рожденный, чтоб летать,
Беседует со звездами Вселенной.

Кто может знать, что он, во тьме ночной
Целуя зацелованные губы,
Перед сестрой, невинною сестрой
Склоняется с молитвой однолюба?

Кто речь его печальную поймет —
Нелепый вопль, оборванный мгновенно?
Но смерть придет — с улыбкой он умрет:
— Ты чудо, жизнь! Так будь благословенна!

1916
Перевод Н. Голя

       СЛОВА ПРОЩАНЬЯ

Я сам гасил огни в глазах моих
И звезды, что в душе моей сияли.
И жизнь прошла, и голос жизни стих,
Но песня будет жить, как память в дальней дали.

Жизнь утечет, угаснет, как свеча,
Бесцельно безутешная в трясине.
Тоска моей души горька и горяча,
Умолкнув, затеряется в помине.

Замкнется жизни круг, и замолчит молва,
Забвеньем равнодушия объята.
Но, может быть, останутся слова
О том, как я любил тебя когда-то.

Я душу пел твою, улыбку милых глаз,
Святую грусть лица — напрасные усилья, —
Пространство, разделяющее нас,
Моей тоски не одолели крылья.

Мой вечер приближается, сестра.
Душа скорбит над пропастью разлуки.
Судьба моя пуста, и боль моя остра.
Дрожит стакан, и холодеют руки.

Сомненья истерзали жизнь мою.
Но грусть твоя светла, глаза твои не лживы.
И, что б ни сталось, не кляни, молю,
Моей тоски напрасные порывы.

1917
Перевод М. Дудина

          ПРОЩАЛЬНЫЕ СЛОВА 

В моих глазах сто раз погашен май, 
Сто звезд в больной душе моей остыло. 
Но в час прощальный да не проклинай 
Ты жизнь мою. И не смотри уныло. 

Внезапно оборвется эта нить. 
И рухнет все, что свято, что не свято 
В моей судьбе. А песня будет жить, 
Как будто не моя она, а чья-то. 

Как свет в трясину, жизнь моя уйдет, 
Природа долг с достоинством исполнит. 
И тот, кто эту песню запоет, 
Увидишь, обо мне-то и не вспомнит. 

Я наполнял тобою каждый стих, 
В них грусть твоя, твои улыбки пели. 
В них горечь крыльев трепетных моих, 
Что так тебя обнять и не сумели. 

Мой мглистый вечер — здесь, хоть он не зван. 
Как превозмочь предчувствие разлуки? 
Как выпить предназначенный стакан, 
Чтоб ни душа не дрогнула, ни руки? 

Все гуще мрак, все тягостнее мгла, 
Глаза в глаза прощально отразились. 
Не прокляни же эти два крыла, 
Они в тоске всю жизнь к тебе стремились. 

1917
Перевод И. Ляпина

                         * * *

Которую ночь в мое сердце тоска проникает,
И воет, как ветер, и ропщет в глухой укоризне,
Как будто бы чем-то неясным меня попрекает,
Сверяя с таинственным счетом часы моей жизни.

Как маятник ходит в мозгу и гудит непрестанно,
То тише, то глуше, то вдруг разрастается снова.
И голос какой-то все время мне слышится странный,
Меня зазывающий в сумерки мира иного.

И хаос во мне пробуждается вдруг первобытный,
В каких-то моих же глубинах дремавший подспудно,
Безликий и зыбкий, как время, шумящий неслитно,
Как будто разрозненный бред, неотступный и смутный.

То кличет, как путник, в тумане сошедший с дороги,
То слабо заплачет, как будто ребенок недужный,
То вдруг заскулит, словно пес, — и в неясной тревоге
Под низкой, тяжелой луною завоет натужно.

И слушаю я, цепенея, как хаос безликий
Вопит из глубин моих, рвется из тела наружу,
Чтоб влиться в безмолвие вечности, в сумрак великий,
Который навеки в себе растворит мою душу.

1919
Перевод Н. Габриэлян

                                    * * *

Шумит в моем сердце ночная глухая тоска,
Как ветер далекий, тревоги идущей примета.
Как маятник вечности, тихо стучит у виска,
Часы и секунды считая всю ночь до рассвета.

О чем — неизвестно — шумит в безмятежной ночи
И плещется в сердце, и сердцу становится сиро.
И ловит душа в темноте звуковые лучи,
Как некий сигнал из глубин неоткрытого мира.

И хаос веков просыпается тайно во мне,
Вслепую разгоном волны океанской грохочет.
Безликий, как время, кипит на холодном огне.
Сумбурный, как бред, он гудит и умолкнуть не хочет.

То песни забытой негромкую стелет волну,
То плачет ребенком у пропасти мрака над краем,
То псом беспризорным ворчит на седую луну
И снова заходится хриплым заливистым лаем.

И слушает хаос души моей тонкая нить,
Звучит, и не рвется, и выхода ищет в тумане.
А жизнь моя будет течением времени плыть,
Пока не угаснет в оглохшем его океане.

1919
Перевод М. Дудина

        ГАЗЕЛЛА МОЕЙ МАТЕРИ

Все мне лицо твое мнится, нежная мама моя,
Губы, морщины, ресницы, нежная мама моя.

Вот ты сидишь возле дома, и на лице у тебя —
Тонкая тень шелковицы, нежная мама моя.

Смотришь печально, безмолвно в даль, где плывут пред тобой
Прежние дни вереницей, нежная мама моя.

Это о сыне далеком так твоя память грустит.
Где он, твой сын смуглолицый, нежная мама моя?

Жив ли? Куда он уехал? В двери какие теперь
Сын твой любимый стучится, нежная мама моя?

Может, любовью обманут? Может, смертельно устал?
С кем ему горем делиться, нежная мама моя?

Тихо шуршит шелковица над сединою твоей.
Длится печаль твоя, длится, нежная мама моя.

И на усталые руки, старые руки твои
Слез вереница струится, нежная мама моя.

1920
Перевод Н. Габриэлян

      ГАЗЕЛЛА МОЕЙ МАТЕРИ

Лицо вспоминаю я, родимая мать моя,
Под сетью светлых морщин, родимая мать моя!

Сидишь перед домом ты; весенний зеленый тут
Бросает тень на тебя, родимая мать моя!

Сидишь ты молча и те печальные помнишь дни;
Они пришли и ушли, родимая мать моя!

Ты помнишь сына, давно ушедшего от тебя,
Куда он ушел тогда, родимая мать моя?

И где он живет теперь, он жив или умер давно?
В какие двери стучит, родимая мать моя?

Когда усталым он был, в любви обманутым, — в чьих
Тогда объятьях рыдал, родимая мать моя?

В раздумье печальном ты; баюкает нежный тут
Твою святую печаль, родимая мать моя!

И слезы горькие, вот, текут одна за другой
На руки, руки твои, родимая мать моя!

Перевод А. Ахматовой

                                             * * *

Я привкус солнца в языке Армении родной люблю,
И саза нашего напев, его печальный строй люблю.
Люблю кроваво-красных роз огнеподобный аромат,
И в танце наирянок стан, колеблемый зурной, люблю.

Люблю родных небес лазурь, сиянье рек и блеск озер,
И летний зной, и зимних бурь глухой многоголосый хор,
И хижин неприютный мрак, затерянных в ущельях гор,
И камни древних городов в дремоте вековой люблю.

Где б ни был, не забуду грусть напевов наших ни на миг,
Молитвой ставшие листы железописных наших книг,
И как бы наших ран ожог глубоко в грудь мне ни проник,
Мою отчизну, край отцов, скорбящий и святой, люблю.

Для сердца, полного тоски, милей мечты на свете нет,
Кучака и Нарекаци умов светлей на свете нет,
Горы древней, чем Арарат, вершин белей на свете нет,
Как славы недоступной путь, Масис суровый мой люблю!

1920
Перевод М. Павловой

                                            * * *

Я люблю наш армянский язык, источающий зной,
Наши скорбные сазы люблю с их тоской вековой,
Аромат наших роз, расцветающих каждой весной,
Гибкий танец армянок, и нежный и страстный, люблю.

Все люблю: и небес черноту, и сиянье озер,
Жар полдневный, и бури драконоголосой напор,
Наши древние храмы и хижины наши средь гор,
Погруженные в сумрак глухой и опасный, люблю.

Разве можно забыть наших песен трагический лад
И священные книги, где буквы Маштоца горят!
Твои раны, все раны твои в моем сердце болят!
Где б я ни был, тебя, Айастан мой несчастный, люблю.

Для меня очага нет теплей, чем твой бедный очаг,
Нету звезд светоносней, чем Нарекаци и Кучак,
Ничего нет белее главы Арарата — о как
Его облик я непостижимо-прекрасный люблю! 

1920
Перевод Н. Габриэлян

                                            * * *

Я солнцем вскормленный язык моей Армении люблю, 
Старинный саз, надрывный лад и горький плач его люблю. 
Люблю цветов горячий плеск, пьяняще-тонкий запах роз, 
И наирянок чуткий стан в обряде танца я люблю.

Люблю густую синь небес, озерный блеск, прозрачность вод
И солнце лета, и буран, что гулом глухо с гор идет, 
И неприютный мрак лачуг, и копоть стен, и черный свод, 
Тысячелетних городов заветный камень я люблю.

И где бы ни был, не забыть — ни наших песен скорбный глас, 
Ни древнего письма чекан, молитвой ставшего для нас. 
Как раны родины больней ни ранят сердце каждый раз, 
Я — и в крови, и сироту — свой Айастан, как яр, люблю.

Для сердца, полного тоски, другой мечты на свете нет, 
Умов светлее, чем Кучак, Нарекаци — на свете нет. 
Вершин, седей, чем Арарат, свет обойди — подобных нет, 
Как недоступный славы путь — свою гору Масис люблю!

1920 г.
Перевод А. Сагратяна

                                                   * * *

Я звук армянской речи, дух налитых солнцем слов люблю,
И саза старого напев, печали струнный зов люблю,
И запах сладостный до слёз хмельных, кроваво-красных роз,
И пляску наирийских дев, и всплеск их голосов люблю.

Прозрачность озера люблю и ночи грозный небосклон,
И солнца жар, и вьюги гул, ревущей, мощной, как дракон,
И чёрствый камень чёрных стен, и хижин сумеречный сон,
И прах обломков и колонн умолкших городов люблю.

Где я ни буду — не забыть ни книг, ни речи отчих стран,
Не позабыть ни письмена, ни песнопения армян,
И пусть пронзает сердце мне вся боль кровавых наших ран,
Багряно-красный Айастан, народа скорбный кров, люблю.

Прекрасней сказки твоего рассвета и заката нет.
Нарекаци, Кучак… Светлей чела, что славой свято, нет.
Весь мир ты обойди — вершин белее Арарата нет,
Как славы гордый путь, — Масис в короне вечных льдов люблю.

1920 г.
Перевод М. Синельникова

СКОМОРОХ

Хотите — спою
Для одних для вас?
Скомороху от песни
Какая прибыль?
Но вы чувствуете
В этот час
Хотите — любовь,
Хотите — гибель.
Без песни прожить
Не могу ни минутки,
Песню дарю
Любой проститутке.
Разве моя вам 
Медвежья нежность
Не нравится?
Песня — моя принадлежность.

О чем бы ни пел —
О любви, о смерти, —
Не лгу никогда,
Уж вы мне поверьте.
Песни мои — это я,
Я весь с ними,
Но не опьяняйтесь
Моими песнями.
Нехорошо,
Между нами говоря,
Когда тоска превращается в ветер...
Не понимаете? Зря, зря,
Попытайтесь понять, 
Сумейте.
Хочу, чтобы песня моя, —
Это важно, — 
Была бы для вас
Лишь чернильна и бумажна.
Не понимаете?
Пребываю в надежде,
Что все же поймете?
А сейчас, как и прежде,
Взволную вас песней,
Хорош ли, плох,
Хотите — о любви,
Хотите — о смерти,
О чем хотите, — 
Я скоморох.

1920
Перевод Б. Лившица

СКОМОРОХ

Хотите, могу
Для вас
Спеть.
Так спеть, что вы ощутите
То, что хотите: хотите —
Любовь, а хотите — смерть.
Пою, чтобы стали биться
Сильнее сердца, и песней
Всех одарю — хоть эту
Уличную девицу.
Неужто вам не по нраву
Медвежья нежность
Слова?

Я должен успеть спеть.
И, что бы ни пел —
Хотите любовь, а хотите смерть,-
Я честен в песнях моих.
Слушайте, слушайте песни.
Слушайте, но,
Слушая мои песни,
Не хмелейте от них.
Не надо пьянеть! Гадкое
Чувство в душе, когда
Боль твоя и беда
Подаются на сладкое.
Вам не понять?
Напрасно!
Как странно! Всё это довольно
Просто понять.

Зачем я должен летать?
Слушайте песни мои —
и довольно.
Это ведь только бумага
и только чернила...
Как, вам и это
Понять не под силу?

Что там еще? Ничего!
Ни хорошо, ни плохо,
Пою, чтоб бились сердца.
Я должен успеть спеть,
Что бы ни пел: хотите —
Любовь, а хотите — смерть.

Слушайте скомороха!

1920
Перевод Н. Голя

                                * * *

Я увидел во сне: колыхаясь, виясь, 
Проходил караван, сладко пели звонки.
По уступам горы, громоздясь и змеясь, 
Проползал караван, сладко пели звонки. 

Посреди каравана — бесценная джан,
Радость блещет в очах, подвенечный наряд...
Я за нею, палимый тоской...
Караван Раздавил мое сердце, поверг его в прах. 

И с раздавленным сердцем, в дорожной пыли, 
Я лежал одинокий, отчаянья полн... 
Караван уходил, и в далёкой дали 
Уходящие сладостно пели звонки. 

Перевод А. Блока